БЛОКАДА. 1943. ОГОРОДВ ЛЕТНЕМ САДУ

Ниже  привожу рассказ - воспоминание, в котором упоминается огород в Летнем саду, 1943 год.

В ОГНЕННОМ КОЛЬЦЕ. Воспоминания участников обороны города Ленинграда и разгрома немецко-фашистских захватчиков под Ленинградом, М., Госполитиздат, 1963.
214 с.
……………………..
М.Никольская
Учительница

УРОК ЗАКОНЧИМ В БОМБОУБЕЖИЩЕ

"Фарфоровский пост. Это восемь километров от центра города, если ехать поездом с Московского вокзала. А если добираться трамваем или автобусом, то сходить надо у фарфорового завода имени Ломоносова.
Там, в 31-й средней школе Октябрьской железной дороги, я учительствовала начиная с 1922 года, преподавала русский язык и литературу, была завучем.
Раньше школа размещалась в небольшом деревянном доме, стоявшем у самой станции. Но в январе 1941 года мы перешли в новое, двухэтажное каменное здание. Оно было очень удобным. Светлые классы, паровое отопление, прекрасно оборудованные кабинеты. Все: и учителя, и ученики, и их родители — радовались этому.
Летом занятий в школе, естественно, не было. Когда вспыхнула война, несколько учителей сразу же ушли на фронт. А 1 сентября под звуки доносившейся откуда-то артиллерийской канонады начался очередной учебный год. Вскоре и над Фарфоровским постом засвистели бомбы и снаряды. Возле нашей школы стояли зенитные батареи. Гитлеровцы засекли орудия и стали предпринимать попытки уничтожить их. Стекла окон вылетели, и оконные рамы были заделаны фанерой. Но, несмотря ни на что, занятия в классах шли регулярно, по расписанию.
Фашисты часто бросали фугаски, целясь, очевидно, в железнодорожное полотно и позиции зенитчиков. Одна из бомб упала возле самой школы, в результате чего сильно пострадал физический кабинет, другая — разбила большой шлакобетонный жилой дом. Взрослые и ребята после уроков несколько дней разбирали завалы.
Война резко изменила жизнь детей. Школьники ухаживали за ранеными и больными, обезвреживали гитлеровские «зажигалки», дежурили и на крыше школы. Желание ребят участвовать в войне и боях было таким пылким, что нам, классным   руководителям, приходилось
112
сдерживать их, заставляя посещать школу и готовить уроки.
...Как-то после интенсивной бомбежки приходит в школу очень расстроенный новый учитель естествознания (к сожалению, сейчас уже не помню его фамилию)— молодой человек, недавно окончивший институт и не призванный в армию по состоянию здоровья. Он жил непосредственно на Фарфоровском.
— Мария Владимировна, я остался в чем есть! Весь дом в щепы разнесло. Позвольте сегодня переночевать в учительской...
Несколько дней он жил в школе, а потом перебрался на квартиру к преподавателю физкультуры Шабалину, семья которого была эвакуирована. Вскоре начались холода, пришел голод, с каждым днем все более жестоко сжимавший свои тиски. Шабалин и поселившийся у него учитель естествознания совершали вылазки в заснеженные поля, где под снегом им удавалось иногда находить свекольную ботву, капусту, а то и картофелины. Однажды во время такой вылазки Шабалин сильно промерз и ослабел. С большим трудом он вернулся с поля, потом пришел в школу погреться, сел и... у всех на глазах умер. Умер прямо в классе.
Понятно, что в тех тяжелых условиях, которые сложились к декабрю, занятия уже не могли идти нормально. Уроки не отменялись, но и не проводились регулярно: не хватало учителей, ребята очень истощенные, едва передвигали ноги. Короче говоря, в канун нового, 1942 года учебный процесс в школе, здание которой превратилось в коробку без окон и дверей, почти полностью прекратился. Отапливать помещения было нечем; чернила мерзли; писали карандашами; собирались по нескольку групп в одном классе, где стояла «буржуйка».
Когда наступили самые мрачные дни и ужасные ночи, по распоряжению районо в школе была организована выдача горячих «завтраков». Слово «завтрак» я умышленно заключила в кавычки: под ними надо подразумевать жидкую чечевичную похлебку, разумеется, без хлеба. Но и эта похлебка, разогретая на кухне, была поистине бесценным даром. Ее тепло согревало и ободряло ребят, вселяло в наши сердца надежду.
Когда занятия в школе совершенно прекратились, мы, учителя, жившие в разных районах Ленинграда, все же
113
каждый день ходили в Фарфоровекое, в школу, к детям. А между тем каждое такое десятикилометровое «путешествие» было сопряжено с риском, большими трудностями. Можно было попасть под артобстрел и под бомбежку, можно было упасть от слабости и больше не подняться, можно было, наконец, просто замерзнуть.
Собственно, школа превратилась в нечто вроде детского дома. Учителя отапливали и убирали помещения, стирали белье и обмывали мальчиков и девочек, оставшихся без родителей. Читали школьникам книги, рассказывали о подвигах красноармейцев и моряков. Дежурили по ночам.
Как-то в разгар зимы прислали нам для школы вагон дров. Казалось бы, большая радость! Но где взять силы, чтобы разгрузить его, а затем распилить дрова?!
Мобилизовали всю энергию и чуть ли не на последнем дыхании все-таки выкатили сырые, тяжелые поленья из вагона, но распилить их оказались не в силах. Так и остались наши дрова до второй блокадной зимы.
Пришлось мне быть и донором.
Однажды в зимний блокадный вечер я услышала объявление по радио о том, что фронту крайне необходима кровь для спасения жизни раненых. Нас, ленинградцев, призывали вступать в ряды доноров. Назывался адрес, куда следует обратиться. Пошла на 2-ю Советскую улицу, в Институт переливания крови.
У меня было взято приблизительно 300 граммов крови, и в дальнейшем это стало моей месячной нормой. Несмотря на тяжелое положение Ленинграда зимой 1941/42 года, нам, донорам, создавались условия для восстановления сил и возмещения отданной крови. Донором я оставалась вплоть до 1947 года и, таким образом, за пять лет сдала более 18 литров крови.
Прошла первая блокадная зима. В апреле 1942 года в Ленинграде вновь пошел трамвай — и это стало для всех нас подлинным праздником: легче стало добираться до работы. Поскольку наше новое школьное здание совсем уже было разрушено, мы опять перебрались в свой старый деревянный дом.
1 сентября возобновились занятия, в основном в начальных
114
классах. Для других групп не хватало педагогов. Ученикам по-прежнему выдавались горячие завтраки, но школьников осталось очень мало. Ребята выглядели изможденными, одежонка на них поистрепалась. Тяжело было смотреть на малышей. Боль щемила сердце. Что проклятые фашисты натворили!
Очень пригодились дрова, которые мы разгрузили, но не сумели распилить в прошлую зиму. Теперь они пошли в дело, и в школе зимой было тепло.
Однако мне все же очень трудно было каждый день добираться до Фарфоровского и обратно — сказывались и блокада и возраст. Меня перевели работать в 189-ю школу Дзержинского района, что на улице Салтыкова-Щедрина, рядом с кинотеатром «Спартак».
В этой школе, где к тому времени было восстановлено даже паровое отопление, хотя окна еще оставались наполовину забитыми фанерой, учебный процесс шел нормально. Возобновили свою деятельность пионерские дружины. Лишь артобстрелы заставляли нас время от времени спускаться в бомбоубежище.
В таких случаях мы говорили школьникам: «Урок закончим в бомбоубежшце!» Ожидая отбоя, мы обычно вели с ребятами беседы о событиях на фронтах, о подвигах воинов Красной Армии. Возвращаясь в класс, продолжали занятия по учебному расписанию.
Весной мне в числе других вручили медаль «За оборону Ленинграда», и я с гордостью ношу эту правительственную награду.
Подошло 1 Мая 1943 года. Ни парада, ни демонстрации. Но все-таки настроение праздничное, весеннее. В этот теплый день хотелось быть вместе с друзьями. В полдень я отправилась навестить подругу-учительнпцу. Где-то погромыхивали разрывы артиллерийских снарядов, но никто не обращал на них внимания. Снаряды рвались, а люди жили и работали, радовались весне и светлому первомайскому празднику.
Посидев у знакомой часа полтора, я собралась в обратный путь.
Немцы, видно, решили тоже «отметить» 1 Мая: с каждым часом они усиливали обстрел города.
Выйдя на улицу, я свернула к Пяти углам, чтобы сесть в трамвай. Вдруг раздался грохот, засвистели осколки, и я почувствовала удар в правую ногу. Боль вроде бы и не
очень сильная, но сразу же хлынула кровь. «Ранена!» — мелькнула мысль.
Я продолжала идти, а за мной тянулся кровяной след. Зашла в баню, которая оказалась поблизости. Там мне перевязали рану. Двинулась дальше. Сильно хромая, пошла в свою поликлинику, что на углу улицы Восстания. А снаряды продолжали рваться тут и там.
На другой день меня навестили директор и учителя, пожелали скорейшего выздоровления. Меня глубоко тронуло их внимание.
Лечилась около месяца.
А в это время школа получила огородные участки в... Летнем саду. Да, да, в знаменитом Летнем саду!
На грядках были посажены капуста, обыкновенная и цветная, морковь, свекла, картофель, укроп.
Когда, выйдя, наконец на работу, я пришла в Летний сад посмотреть на свое «подсобное хозяйство», грядки уже зеленели вовсю.
В каникулы мы, учителя, работали в «своем» Летнем саду — пололи, окучивали, поливали. Иногда нас застигал там артобстрел. Если он был «так себе», то ложились просто в борозды между грядками, если же «как следует», то прятались в дзоты.
Так прошло еще одно блокадное лето. Осенью я собрала урожай со своего огорода, а вскоре была переведена на работу в 202-ю школу того же Дзержинского района, на улице Желябова,— заведующей учебной частью.
Школьный год там начался без задержек, и учеба шла совершенно нормально, почти совсем как в мирное время.
Приближался долгожданный день освобождения нашего родного города от тисков вражеской блокады.
* * *
Советское государство наградило меня, старую учительницу орденом Ленина. Со слезами радости и счастья выразила я сердечную признательность родному правительству за столь высокую оценку моего скромного труда. Хочется сказать лишь одно: мы сообща — один за всех и все за одного — свершали тот славный подвиг, о котором знает и не забудет человечество.