Иван Гронский
Из прошлого
Воспоминания
1991г.
Фрагмент о дореволюционном Любиме
Фрагмнт
Стр. 16 -26
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Детство
Когда сейчас, на склоне лет, я мысленно обращаюсь к далекому прошлому, к своему детству, в памяти оживают родные места—дремучие леса, небольшие бочажные реки, заливные луга и сказочные по красоте летние росные утра, напоенные запахами черемухи и полевых трав.
За свою жизнь я исколесил всю нашу необъятную страну. Каждая ее область по-своему прекрасна. И если спросить жителя Заполярья или Таджикистана, Литвы или Приморского края, он, наверное, скажет, что его род¬ные места — самые лучшие, самые красивые. Такой вот и мне представляется моя родина — Любимский уезд Ярославской губернии. Расположен он на северо-востоке Ярославщины, на стыке трех губерний — Ярославской, Вологодской и Костромской. Маленькие деревушки по де-сять— двадцать дворов были буквально вкраплены в сплошной лесной массив, которому, казалось, не было ни конца ни края. Даже уездный центр, город Любим, на¬считывавший всего лишь две тысячи жителей, был со всех сторон окружен лесом. Места глухие, а в них зверье, дичь.
Жизнь в деревнях, да и в городе, протекала вяло, по раз и навсегда установленному порядку. Акцентами этой жизни были церковные праздники, такие, как Рождество, Крещение, Масленица, Пасха и т. д., со своими ритуала¬ми, веселыми гуляньями и безобидными проказами.
Наша деревня Дол матово, следов которой теперь нет на лице земли, состояла всего лишь из двенадцати дво¬ров. Она находилась в лесу, на берегу реки Учи. Река не¬большая, но на протяжении каких-нибудь верст двадцати на ней были установлены семь мельниц. Поэтому вода в Уче всегда стояла высокая. Рыбы и раков в ней было много. Мы, мальчишки, ставили жерлицы и почти ежедневно вынимали щуку, налима, а иногда и солидного жереха. А раков ловили руками у берегов под камнями или в норах. Иногда добычу мы продавали владельцам только что отстроенного в соседней деревне Надеево лесопильного завода, принадлежащего Хаскину и Зильберту, выступавшими под вывеской акционерного общества «Сосна». Получали мы за целое ведро раков десять ко¬пеек, а то и еще меньше.
Обитатели двух домов нашей деревни надолго поки¬дали ее — кто собирать милостыню, кто искать случайных заработков. Деревня была типичной и весьма наглядно отражала пореформенное экономическое состояние хо¬зяйств, особенно северных областей России.
До реформы 1861 года в уезде господствовало крепостное помещичье землевладение. Велось оно крайне примитивно. Традиционная российская трехполка, не знав¬шая ни травосеяния, ни минеральных удобрений, естест-венно, не могла дать сколько-нибудь высоких урожаев. Помещиков низкие урожаи не беспокоили. Хлеба, ово¬щей и всякого рода живности им хватало. Крепостные крестьяне снабжали их в избытке грибами и ягодами, благо их в наших местах было превеликое множество. Но главной статьей дохода крепостников-помещиков было все же не сельское хозяйство, а оброк. Барин отпускал крепостных в город, на так называемые «заработки». И, конечно, потом обирал их так, как ему вздумается. Уходили в город почти исключительно мужчины. Вместе с ними на заработки посылали мальчиков в возрасте десяти— двенадцати лет. В городе их отдавали а ученье, как правило, в булочные, трактиры, рестораны, в кустарные слесарно-механические мастерские, на фабрики и заводы. В деревнях оставались женщины, ребятишки да старики. Они-то и вели все хозяйство: обрабатывали землю, ухаживали за скотом и выполняли все другие житейские работы.
К концу 90-х годов прошлого столетия в наших местах осталось всего лишь одно помещичье хозяйство земского начальника Болотова в маленьком сельце Михаила Архангела, расположенного в трех верстах севернее Любима. От остальных помещичьих хозяйств сохранились только жалкие следы, то в виде развалившегося скотного двора в соседней деревне Надеево, то — куска некогда большого липового сада в другой соседней деревне Па-рамонове. А когда-то парамоновскому помещику принадлежали обширные земельные владения, целый ряд ок-
17
рестных деревень и сотни крепостных крестьян, В том числе и мой прадед Федул Абросимоннч Абросимов со всей его многочисленной семьей.
Прадеда своего в живых я уже не застал, а одного из его сыновей—Ивана Федуловича, моего деда но линии отца,— помню хорошо. Дед часто вспоминал, что в летнюю пору за столом у его отца собиралось до 60 детей и внуков. Семья была большая и дружная. В 1861 году, когда дед освободился от крепостной зависимости, ему было около сорока лет. Он был женат и имел кучу детей. При освобождении ему дали новую фамилию по имени отца — ФЕДУЛОВ, которую дед Иван не любил, справедливо усматривая в этом факте проявление произвола крепостника-помещика. Не любил ее и мой отец, родившийся, как он говорил, крепостным рабом. Мальчиком, увезенным в Питер на заработки, он очень рано познал не только крепостное, но и пришедшее ему на смену более жесткое капиталистическое рабство. Крепостными были и родители моей матери — Антон Маркович и Анисья Васильевна Разживины, дожившие до глубокой старости. Дед Антон умер в 1918, а бабушка Анисья в 1930 году.
В середине 70-х годов дед Иван отправил двух своих сыновей — Василия и Михаила (моего отца) в Петербург на заработки. Поначалу они устроились на кухню какого-то трактира, а потом, сменив несколько профессий, Василий поступил то ли на Путиловский, то ли на Обуховский завод, а моего отца знакомые устроили официантом в один из второразрядных ресторанов Чванова. В восьмидесятые годы оба брата вошли в народовольческое революционное движение. Подвергались репрессиям, а Василий даже был приговорен к 10 годам каторжных работ, после отбытия каторги был определен на поселение в Восточную Сибирь, где и умер.
До тринадцати лет я жил в деревне. Кроме моих роди¬чей, рядом проживало еще много бывших крепостных крестьян. Их простые, бесхитростные рассказы о пережитом воскрешали страшные картины крепостного бесправия и самого настоящего, ничем не прикрытого рабства. Продажа людей, обмен их на лошадей, даже собак, порки крепостных, насильственная женитьба и выдача замуж по приказу барина — вот небольшой список злодеяний господ дворян, о которых в детстве мне приходилось слышать почти каждый день, и не от кого-нибудь, а от самих пострадавших.
Из рассказов о быте того времени в память врезался красочный рассказ моей бабушки Анисьи Васильевны о том, как в старину лечились крепостные крестьяне.
У меня как-то заболел зуб, и мама повезла меня в любимскую земскую больницу. Врач удалил больной зуб, проделав эту операцию быстро и хорошо. Дома бабушка улыбнулась и сказала, обращаясь ко мне:
— Вот видишь, Ваня, как теперь нянчатся с вами,— в больницу возят, доктора вас лечат. А в наше время, в крепости-то, о докторах мы и слыхом не слыхивали, ле¬чились у знахарок. А зубы дергать ходили к кузнецу. Славный был мужик! Ловко дергал зубы. Случалось, вырвет и здоровый зуб. Не без этого. Но рвал хорошо! Царство ему небесное,— перекрестилась бабушка.
— А разве, бабушка, он умер, этот кузнец?
— Умер, батюшка, умер, давно умер, сразу после освобождения из крепости.
Дед Антон и бабушка Анисья жили в деревне Жарок. От Долматова всего километров восемь, но по бездорожью проехать туда было очень нелегко. Бабушку Анисью мы крепко любили и часто с сестрой Марией гостили у нее. Бабушка была человеком замечательным — умная, жизнерадостная, она поражала какой-то неисчерпаемой энергией. Пойдет ли косить или жать, всегда стремится быть впереди всех. Она любила работать и делала все легко и споро. А как она умела рассказывать! Из обшир¬ых кладовых своей недюжинной памяти бабушка Ани¬сья извлекала такую массу тяжелых, а порой и трагических событий, случившихся в ее жизни, что частенько заставляла нас плакать. Когда бабушка замечала это, она быстро заканчивала грустное повествование и тут же рассказывала какую-нибудь забавную бытовую историю, над которой мы от души смеялись.
Деревня Жарок маленькая — всего лишь восемь дворов. Но, так же как и во всех других деревнях пореформенной России, здесь сказывался глубокий процесс расслоения. В ней были представлены почти все социальные прослойки — бобыли, то есть деревенские пролетарии, не имевшие ничего, кроме своих рабочих рук, бедняки, у которых был небольшой клочок земли, но не было рабочего скота, середняки — разные по зажиточности, и кулаки, но весьма своеобразные. Так, например, Корнилов Петр Матвеевич имел в деревне хозяйство, обрабатываемое наемным трудом, а в городе содержал трактир и гостиницу.
19
В деревне Жарок я впервые столкнулся с одним из самых возмутительных остатков крепостных порядков. На другом берегу речки Соть, почти против Жарка, была расположена маленькая деревушка Клепиково. В ней, доминируя над другими строениями, выделялся большой двухэтажный каменный дом, в котором доживала свой век бывшая помещица, давным-давно потерявшая богат-ство. Кроме дома у нее оставалось какое-то количество земли — пашня и луга по берегу реки.
Как-то в Иванов день мы с сестрой гостили у бабушки. Я вместе со сверстниками братьями Бывальцевыми и дру¬гими мальчишками был на реке. Купались, играли, лови¬ли рыбу, оставшуюся в болотах на заливном лугу после весеннего паводка. Не довольствуясь ловлей рыбы на сво¬ем берегу, принадлежавшем крестьянам деревни Жарок, мы перешли на другой берег. Обнаружив и там рыбу, мы стали ловить ее руками. Улов был небольшой—де¬сятка полтора плотвиц и три щуки. Увлеченные занятием, мы не заметили появления какой-то растрепанной пожи¬лой женщины, размахивавшей руками и кричавшей по нашему адресу ругательства.
— Ребята, бежим. Помещица.
Мы бросились наутек, перешли речку вброд и через 10—15 минут были у себя дома. Вслед за нами явилась и помещица. Она собрала мужиков и потребовала, чтобы крестьяне уплатили ей за помятую нами траву и вернули всю выловленную в ее владениях рыбу, а нас выпороли в ее присутствии. Вызвали и нас, виновников происшест¬вия. Что тут началось! Помещица кричала, визжала, то¬пала ногами, грозилась. Мужики сидели спокойно, вели себя степенно, иронически улыбались. Иногда, чтобы ох¬ладить пыл, вставляли какое-либо замечание.
— Что вы, сударыня, разбушевались,— заметил мой дядя, Иван Антонович.— Какой ущерб вашим лугам могли причинить шесть мальчишек? В своем ли вы уме, тре¬буя от нас какого-то возмещения? Ну, а рыбу ребята от¬дадут, если вы уж так настаиваете.
Помещицу как подстегнули:
— Я требую, чтобы их при мне высекли, дали им по двадцать пять розог каждому.
Тут уж мужики не выдержали. Спокойствие оставило их, они громко расхохотались:
— Вон чего, оказывается вы захотели! Вспомнили крепостное право, когда нас, мужиков, ваши родители по¬роли. Да и вы, Сударыня, не безгрешны.. Да и мы кое-что пом¬ним. Нет, этого уже не будет! Детей своих мы вам по¬роть не дадим...
От Жарка на юг, за околицу, вьется полем дорога в маленькое соседнее село Жар. Внизу через речку переки¬нуты лавы — два бревна да перила. В деревне большой барский дом. В нем жила богатая -купеческая семья. Хо¬зяин постоянно жил в Петербурге, а в деревне оставались его жена и дети. С одним из них — старшим сыном — я позже встречался на вечеринках, которые у нас называли «беседами». Мы, мальчишки, нередко ходили в сторону Жара. Нас привлекала в той стороне Соть. Речка боча-жистая, рыбная. На перекатах она струилась чистой стек¬лянной струей, а в бочагах и заводях стояла темная и тихая. Особенно красив ее левый берег — лесистый — бо¬гатый грибами и ягодами. Однако далеко мы не заходи¬ли. Верстах в трех была небольшая усадьба Сосновка с красивым садом и клумбой перед домом. Мы не раз лю¬бовались ею из-за забора. Там всегда было тихо и без¬людно. Как-то раз, собирая грибы недалеко от усадьбы, я встретил девушку. Она была хорошо одета, по наряду можно было судить, что она не деревенская. Из разго¬вора я узнал, что она с родителями приехала из Петер¬бурга.
— А что вы там делаете?
— Учусь в гимназии. А вы учитесь?
— Да, в церковноприходской школе.— Так, болтая, мы набрали целые корзины грибов. Я проводил девушку до усадьбы. Она звала меня в гости, но пойти к господам я не решился...
У бабушки Анисьи мы гостили по праздникам недол¬го, затем возвращались домой и впрягались в работу. Жили мы небогато. Отец работал в Петербурге. Всем хозяйством заправляла моя мать Анна Антоновна, жен¬щина умная, отдавшая всю себя детям, семье. Кроме меня и старшей сестры Марии, был еще младший брат Александр и дальняя родственница бабушка Акулина. Ра¬ботали мы все. С шести лет я уже помогал матери сушить и убирать сено, «сажать овин», при молотьбе — расстилать на гумне снопы, «рубить пояса», убирать солому и т. д. Пытался жать рожь, но серпом сильно порезал себе руку, с тех пор я серпа в руки не брал. Однако в уборке яровых неизменно участвовал. Мать косила, мы вяза¬ли снопы.
А зимой мы с сестрой учились в язвицевской церковно¬приходской школе. В нашей округе эта школа была един-
21
ственной. ее построила и содержала миллионерша-благотворительница Екатерина Григорьевна Богданова, уроженка той же деревни Язвицево, но жившая постоянно в Петербурге. В школе учились дети крестьян всех окрестных деревень. Школа была организована отлично. Единственная ее учительница Татьяна Александровна Надежина была не только прекрасным педагогом, но и заме¬чательным администратором. Она много заботилась об учениках. Школа была построена по типу интерната: все ученики, кроме язвицевских, приходили в школу утром в понедельник и оставались в ней до вечера субботы. Целую неделю мы жили в школе. Питались там же регуляр¬но, три раза в день, причем бесплатно. Родители не пла¬тили за обучение, питание и содержание ни копейки. Они вносили натурой лишь одну-две меры картофеля и воз дров. Все остальные расходы покрывала Богданова. Ека¬терина Григорьевна гордилась своей школой, заботилась об ее устройстве и регулярно снабжала учебниками и учебными пособиями. Курс обучения в школе был трех¬годичный. Изучали там русский, древнеславянский, ариф¬метику и историю, географию и закон божий. Все обще? образовательные предметы преподавала Надежина, закон божий — отец Иван, священник местного прихода Михаила Архангела. Это был глубокий старик лет семидесяти, седой и лохматый, воспитанный в условиях гос¬подства крепостного права и политической реакции, в эпоху Александра III и К. П. Победоносцева, превратившего церковь в ячейку охранного отделения, а священни¬ков в «жандармов в рясе». Таким был и наш законоучи¬тель.
Он преследовал учеников буквально на каждом шагу, по всякому ничтожному поводу. Оставлял учеников без обеда, заставлял часами простаивать на камнях, а то и основательно бил линейкой. Нашей учительнице стоило немалых трудов, выдержки и своеобразного дипломатического такта, чтобы защитить своих питомцев от пресле¬дований законоучителя. Меня отец Иван почему-то осо¬бенно невзлюбил. Трижды он выгонял меня из школы. Как-то на уроке закона божьего я спросил:
— В Ветхом завете сказано, что Земля сотворена Господом Богом шесть тысяч лет тому назад, а в «Естест¬венной истории» говорится, что Землю никто не созда¬вал, что она возникла, как и другие планеты, несколько миллиардов лет тому назад. Чему верить?
Священник стал что-то пространно растолковывать, много говорил об ученых, которые, по его мнению, вес безбожники, о всемогуществе бога, о необходимости веры и т. д. После урока он подозвал меня и сказал:
— Завтра можешь в школу не приходить. Тебе в ней делать нечего. Скажешь матери, что я тебя выгнал из школы за богохульство.
Я лепетал, что хочу учиться, что у меня по всем пред¬метам пятерки, но это на попа не подействовало.
— Ты учишься хорошо, это верно, но еще лучше совращаешь детей с пути истинного. Это все влияние твоего отца-безбожника.
Отца моего священник, мягко говоря, недолюбливал. Да и отец не жаловал его вниманием. Когда священник в праздники по деревне ходил с молебнами вместе с дьяко¬ном, то посещал каждый дом. Отец всегда уходил ку¬да-нибудь, говоря маме: «Ты, Аннушка, сама при¬нимай».
Мама отнеслась к выходке попа спокойно. Однако на другой день она все же вместе со мной отправилась в Язвицево к Надежиной. Учительница, как всегда, встрети¬ла ее хорошо, приветливо, обещала уговорить законоучи¬теля и свое обещание сдержала. Дня через три отец Иван меня помиловал, и я благополучно продолжал учение. Но, увы, недолго. Через месяц законоучитель вновь выгнал меня из школы. На этот раз я усомнился в порядке сотворения мира Господом Богом. Третье столкновение с попом было вызвано куда более серьезными причинами — «забастовкой» в школе, импровизированным митингом и моим выступлением на нем. Чем была вызвана забастовка, я сейчас уже не помню, также не помню и содержа¬ния моей «речи», кроме одного призыва: «Долой царя и попов». А помню я этот призыв потому, что именно о нем вел со мной разговор наш законоучитель. Его больше всего заинтересовало: кто именно внушил мне такие злона¬меренные мысли. Ответ мой был прост:
— Это, батюшка, говорят все.— Вот это «все» и взбесило старика.
— Но ведь не все же кричали об этом? Ты перенял это от кого-то. От кого? Скажи. Кто сказал эти богохуль¬ные слова?
— Я, отец Иван, слышал это, когда выходил из церкви в прошлое воскресенье. Говорили все — и мужчины и женщины, говорили еще на паперти, а потом на улице.
— Ты знаешь говоривших?
— Нет, не знаю. Они не из нашей деревни.
23
— Вот за то, что ты не хочешь назвать бунтовщиков, я тебя выгоняю из школы.
Придя домой, я все рассказал маме. Она меня побранила. Но я чувствовал, что делает она это нехотя. О за¬бастовке и моем исключении из школы на другой день знала уже вся деревня. Рассказали об этом, конечно, с преувеличениями вернувшиеся из школы мальчишки. В воскресенье к нам зашел друг моего отца Николай Михайлович Понизовцев. Мужик он был умный и по тем вре¬менам весьма грамотный. Три его сына работали в Петербурге и время от времени присылали ему посылки, в которые неизменно вкладывали сатирические журналы. Дядя Николай всегда давал мне их почитать. Замечу, кстати, что сатирическими журналами 1905—1907 годов у него была оклеена изба.
— Ну что, Ванюшка, опять выгнали? Молодец! Ты смотри, долгогривому-то не уступай. Бил он тебя?
— Нет, дядя Николай, он меня не трогал. Только ру¬гал да расспрашивал, кто кричал «Долой царя». Почему-то вспоминал папу. Называл его безбожником и еще как-то, не помню.
— Ну, это понятно, Миша ему поперек горла встал. Да ничего, обойдется. Только ты смотри, не сдавайся. А ты, Аннушка, сходи к Татьяне Александровне, она наш человек — поможет.
В понедельник мы вместе с мамой пошли в школу, на¬строение у меня было подавленное, ничего хорошего я не ждал.
В школе, на кухне, нас встретила мать учительницы, очень милая и исключительно добрая старушка.
— Ты, Анна Антоновна, не беспокойся,— сказала она моей матери,— Таня уговорила старого черта, попа. Ва¬нюшка остается в школе.
— Ну, «забастовщик», что скажешь? — спросила при¬шедшая Татьяна Александровна.
Сказать мне было нечего. Я стоял перед учительницей и ревел.
— Ладно, брось плакать! Отец Иван смилостивился. Сегодня уж отдыхай, а завтра, во вторник, приходи. Да смотри, не вступай с ним в пререкания. Вот возьми эту книгу и почитай обязательно.
Это были «Приключения Оливера Твиста» Ч. Диккенса—первая прочитанная мною книга иностранного писателя.
Учительница погладила меня по голове, улыбнулась, подала руку маме и очень
тепло, душевно простилась с нами.
Дело о забастовке в церковноприходской школе наделало много шума. Велось даже следствие, но ребята оказались на высоте. Все, как один, говорили одно и то же. На вопрос, кто кричал «Долой царя», все отвечали, что ничего такого не было. Однако у попа были показания уборщицы М. С. Артамоновой, которая сказала, что «Долой царя» кричал я, что голос мой она хорошо знает, так как мы из одной деревни. На исход дела повлияло то, что сын нашего священника Владимир, учившийся в духовной семинарии, был из нее исключен за участие в ре-волюционном движении и выслан на родину. Получилось так, что «крамола» проникла не только в школу, но и в дом самого попа, заядлого монархиста.
Дальнейшая моя учеба проходила без каких-либо инцидентов. Кончил я школу на отлично.
— Если все будет хорошо, как я предполагаю,— несколько раз повторял отец,— Маня будет учиться в любимской прогимназии, а тебя я возьму в Питер и устрою в реальное училище.
Но случилась беда. Мама получила телеграмму из Петербурга от брата отца Егора Ивановича Федулова, в которой он извещал, что папа умер и похоронен. Потерю отца все мы переживали очень тяжело. Особенно убивалась мать. В смерть отца я не верил. Он уехал всего лишь пять месяцев тому назад здоровым, сильным и жизнерадостным. Ему тогда не было и пятидесяти лет.
Потеря отца изменила все наши планы. Мать осталась с тремя детьми, беременная четвертым. Старшей сестре шел пятнадцатый год, мне исполнилось тринадцать, бра¬ту Александру — семь (младший брат Павел еще не по¬явился на свет). Что делать? Учиться дальше было нель¬зя— подпирала нужда. Родственники посоветовали маме отправить меня в Петербург. Мама скрепя сердце сог¬ласилась с ними. Она понимала, что наше ничтожное хо¬зяйство не сможет прокормить семью из 6—7 человек. Хлеба, как правило, нам хватало лишь до Пасхи, да и то только в урожайные годы.
Промышленности в уезде не было. Следовательно, найти какую-либо работу на месте было невозможно. Оставалось одно — ехать в Петербург. В 1909 году мой дядя, Дмитрий Иванович, брат отца, уезжая в Питер, где он работал поваром у князя Долгорукова, забрал меня с
25
собой. На станцию Пречистое поехала провожать нас мама. Тогда я в первый раз в жизни увидел поезд.
Мама держалась мужественно, хотя все время смахивала слезы. Но вот прощание кончилось. Мы вошли в вагон. Раздался гудок, и паровоз тронулся. Что-то сжалось внутри. Я забился в угол и заплакал.
Детство мое кончилось.
…………………………………………………………………..